Что мешает посмертному донорству в Казахстане?

Показатель донорской активности (количество посмертных доноров на миллион населения) в нашей стране составляет 0,22 человека. Для сравнения: в мире этот показатель равняется 40–45 человек.

В чем причины и каковы перспективы донорства в Казахстане, нам рассказала директор РГП на ПХВ «Республиканский центр по координации трансплантации и высокотехнологичных медицинских услуг» Министерства здравоохранения Сауле Шайсултанова.

– В «листе ожидания» на трансплантацию органов – сердца, легкого, почек, печени – в нашей стране стоят почти 4 тысячи человек, из них 90 детей. Почему, на Ваш взгляд, мы имеем такие неутешительные показатели?

– В связи с тем, что в соответствии с Кодексом «О здоровье народа и системе здравоохранения» мы запрашиваем разрешение на изъятие органов у родственников посмертных доноров, ситуация у нас сейчас очень сложная. Люди, которых можно было бы спасти, погибают, не дождавшись транс­плантации.

Напомню: каждый казахстанец имеет право выразить свое согласие или несогласие на посмертное донорство через систему Egov с помощью электронной цифровой подписи в разделе «Здраво­охранение». Но на сегодня в этой базе данных закреплено, прямо скажем, немного людей, – чуть более 30 тысяч человек, из них большая часть – отказы.

Только три с половиной тысячи согласились на посмертное донорство. Однако в нашей ситуации и это хорошо: данные люди при жизни хотя бы определись с ответом на жизненно важный вопрос.

– В каких ситуациях человек может стать посмертным донором для других людей?

– Когда он находится в реанимации, и ему выставляется диагноз «смерть головного мозга», что равноценно смерти, но при этом человек находится на механической поддержке: на ИВЛ, а сердце работает с помощью лекарственных препаратов. Это как раз тот случай, когда есть возможность спасти других людей.

После этого в координационный центр по трансплантации сообщается информация о возможном посмертном доноре, далее по ИИН пациента проверяют данные о его волеизъявлении. Если его нет, то идут переговоры с родст­венниками.

– С какого возраста можно стать посмерт­ным донором?

– С 18 лет и старше. Появившееся недавно в СМИ утверждение о том, что с 15 лет, – неверное.

Когда наступает смерть мозга, то обычно собирают консилиум, куда входят не менее трех врачей. Они в течение суток каждые 2–3 часа проводят тесты, чтобы окончательно подтвердить данный диагноз.

В силу, видимо, особенностей менталитета или малой информированности большинство наших людей (90–99%) не готовы дать согласие на трансплантацию органов только что умершего родственника – мы получаем отказы. То есть будучи охваченными горем, они не готовы принимать такое решение и кому-то помочь.

Например, в 2022 году у нас было только четыре посмерт­ных донора, которые спасли жизни 16 человек. Между тем трансплантация, в том числе от посмертного донора, начала развиваться в Казахстане с августа 2012 года, когда была произведена первая пересадка сердца.

Сегодня, когда прошло почти 11 лет, количество таких операций составляет 2 300, из них 93% – от прижизненных доноров. Люди отдают своим близким одну почку, часть печени, а вот от посмертного донора произведено за 10 лет всего 345 транс­плантаций от 110 посмертных доноров, чьи родственники дали согласие на это.

А ведь один такой донор (посмертный) может спасти от четырех до восьми жизней.

Наши реципиенты после транс­плантации возвращаются к обыч­ной жизни, работают, создают семьи, растят детей. Поэтому очень важно, чтобы каждый человек при жизни принял решение о посмертном донорстве органов. Бояться или избегать этого не стоит хотя бы потому, что вероятность оказаться в «лис­те ожидания» и стать нуждающимся в транс­плантации гораздо выше, чем оказаться посмертным донором.

– Что делать в ситуа­ции, когда люди продолжают умирать, не дождавшись органов? Обращаться за помощью в другие страны?

– В рекомендациях ВОЗ прописано, что каждое государство само должно обеспечивать своих пациентов донорскими органами, то есть никто не обязан обеспечивать нас ими. Посмертные доноры есть всегда в любой стране, мы – не исключение.

У нас есть возможность проводить эти операции в современных трансплант-центрах, оборудованных по последнему слову техники, имеются высококлассные врачи-трансплантологи, которые зарекомендовали себя предыдущими операциями.

Проблема заключается только в отсутствии донорских органов. Если другие хирургические или кардиологические операции можно провести, имея просто клинику, оборудование и специа­листов, то трансплантология – единственная отрасль медицины, которая зависит от населения, от его отношения.

– То есть презумпция согласия, когда орган у умершего человека изымается по умолчанию, у нас отсутствует?

– Да. В Кодексе о здоровье есть только положение о том, что человек может выразить согласие или несогласие. В случае отсутст­вия и того, и другого нужно спрашивать разрешение на изъятие органов у родных донора.

Поэтому, на мой взгляд, все-таки надо вводить в наше законодательство положение о презумпции согласия на посмертное донорство. Это означает, что если при жизни человек не успел оформить письменный отказ от донорства органов, то после смерти он может стать потен­циальным донором по умолчанию.

– А как обстоит вопрос с донорством в развитых странах?

– В мировом рейтинге ведущую позицию занимают Испания, США и Хорватия. Есть такое понятие, как донорская активность. Так вот, там количество посмертных доноров на миллион населения составляет 40–45 человек. У нас этот показатель равняется 0,22.

Это очень мало, поэтому люди погибают в «листе ожидания». Родственники, если речь идет о трансплантации, к примеру, серд­ца и легкого, тут не помогут – обязательно нужен посмерт­ный донор.

Мы, конечно, проводим большую разъяснительную работу, говорим, что умершему человеку органы уже не нужны, но он может спасти других людей. Приводим в пример Европу и Америку, где к этому относятся совсем по-другому. Там у людей есть желание помочь, несмотря на то, что они сами пребывают в горе от потери близкого человека. Есть случаи, когда родители погибшего ребенка сами предлагали органы своего малыша другому, которого могла постичь такая же участь.

– Почему же мы этого не делаем? Потому что менее человечные, сердобольные и мало­образованные?

– Нельзя сказать, что мы все поголовно черствые или мало знающие о трансплантации. Да, у нас бытует мнение, что, мол, каким человек пришел в этот мир, таким и должен уйти из него: на его теле не должно быть надрезов. Но сейчас люди часто выезжают за рубеж, подрас­тает новое поколение, оно более, скажем так, образованное и продвинутое, поэтому, я уверена, у нашего народа менталитет все равно будет меняться. Для этого просто нужно время.

Ведь в той же Испании, которая считается передовой по этой части, а также в США трансплантация проводится уже больше полувека, у нас же – только пос­ледние 10 лет, то есть мы находимся в начале пути. Рано или поздно люди все равно придут к пониманию необходимости спасать других людей с помощью посмертного донорства.

– Как в Вашем центре отнеслись к взбудоражившему общественность заявлению депутата Гульдары Нурумовой о коммерциализации органной трансплантации?

– Мы уже высказывали свою официальную позицию. По казахстанскому законодательству купля-продажа органов запрещена. Это прописано и в Кодексе о здоровье, и в Уголовном кодексе. Кроме того, мы придерживаемся международных норм, в том чис­ле Стамбульской декларации о донорстве органов и трансплантации, где прописано, что никакой купли-продажи органов не должно быть.

Предполагаю, что к депутату, скорее всего, обратились люди, нуждающиеся в трансплантации, чтобы хоть так достучаться до общества. Однако такой подход не решит проблему, напротив, он усугубит ее, потому что начнется криминализация. Мы должны двигаться в другом направлении – посмертного донорства, которое всегда было безвозмездным.

– А что говорит об этом международный опыт?

– В таких странах, как Иран и Пакистан есть случаи, когда пациенты отдавали свои органы за материальное вознаг­раждение, но такая практика там не прижилась.

Что касается нас, то, к сожалению, пациентов в «листе ожидания» прибывает, а трансплантации проводятся только от родственников, что тоже нехорошо – растет инвалидизация населения. С начала года мы выявили около 25 потенциальных доноров, разговаривали с родными, но только в одном случае родные дали согласие, во всех других получены отказы.

Вообще спрашивать разрешения у родных, на мой взгляд, неправильно, каждый человек должен распорядиться своими органами сам.

– Но ведь за границей тоже спрашивают разрешение у родственников.

– Не совсем так. Например, в США при получении водительского удостоверения (его там выдают в 16 лет) люди заполняют анкету, где в том числе есть вопрос – согласны ли они стать донорами органов?

Тем самым американцы принимают осознанное решение: в водительском удостоверении даже имеется отметка – донор. В других странах тоже есть прак­ тика, когда при получении каких-то документов спрашивают о донорстве органов.

Для ясности скажем так: в этих странах есть презумпция согласия. Считается, что если человек никак не выразил своего мнения в донорской карте, то он априори согласен. Тот, кто не согласен, должен выразить это, сделав где-то отметку или написав заявление.

Есть страны, которые практикуют то же самое, другие, как и у нас, спрашивают разрешения у родных. То есть единственно правильного решения по этому вопросу нет, каждая страна развивается своим путем, и все равно – в большинстве из них люди больше дают согласие, чем несогласие на посмертное донорство.

К примеру, оно очень развито в таком исламском государстве, как Иран, где сам главный муфтий заявил, что готов стать посмертным донором. Когда человек дает такое согласие, то его хоронят с большими почестями, окружающие считают, что он выполнил свою миссию на Земле, ибо спас других людей.

Так же и в Арабских Эмиратах, хотя мы думаем иногда, что религия мешает развитию донорства. Поэтому, я думаю, это решает не религия, а просто менталитет, сознание народа.

– А Вы сами тоже выразили согласие на посмертное донорство?

– Да, конечно. Как только эта система заработала, я с помощью своего ЭЦП подписала согласие. И это нормально.

Вероятность здесь минимальная, потому что, даже дав согласие, человек может прожить долгую жизнь. И потом, если он умирает не в реанимации, то тоже не сможет стать донором.

То есть согласие вовсе не озна­чает, что умерший человек тут же станет донором. Этого не надо боять­ся, просто надо распорядиться при жизни своими органами и сообщить об этом, естественно, своим родным. Может быть, в первый раз они воспримут это с осторожностью, испугаются, потому что у нас это не распространено, но потом, привыкнув, поймут, что нет ничего страшного.

Мы ведь все смертные. Кто-то уходит из жизни раньше, а кто-то – позже. Но если есть возможность кому-то помочь, то почему бы и нет?

– А есть какие-то критерии по странам: в одних больше нуж­даются в почках, в других – в легких и так далее?

– На сегодня, если говорить точно, в «листе ожидания» находится 3,3 тысячи нуждающихся в трансплантации почки, в других странах то же самое – очень много нуждающихся именно в данном органе. Это зависит не столько от страны, сколько от подверженности органа к разным катаклизмам.

Банальные, казалось бы, ОРВИ, грипп или переохлаждение организма могут привести к почечной недостаточности, а перенесенная на ногах и, соответственно, нелеченная ангина – к сердечной. Другой вопрос, насколько много у нас желающих помочь тем, кто нуждается в этих органах.